Когда у меня обнаружили сахарный диабет, врачи сообщили, что страдают и почки. Через пять лет они перестали работать совсем, и прежде чем меня включили в очередь на трансплантацию почки и поджелудочной железы, в течение 9 месяцев, кровь очищал специальный аппарат – диализ.

Я не знаю своего донора и никогда не хотела, чтобы кто-то поскорее умер, и спас мою жизнь, хотя диализ – далеко не сказка. Он забирал все силы. После процедуры я могла реветь два часа подряд, от бессилия и осознания что ничего невозможно с этим сделать. Иногда, было ощущение, что я просто схожу с ума.

У нас не принято говорить о посмертном донорстве, а например, в Испании это входит в школьную образовательную программу, детям рассказывают, что органы можно пожертвовать после смерти. Презумпция согласия – это хорошо В Белоруссии тоже презумпция согласия, и в Германии, а до того как они её приняли, вообще ничего не пересаживали – люди умирали в листах ожидания.

Поэтому не надо думать, что у нас страна отсталая.

В 2008 закончила факультет журналистики Университета Российской Академии Образования. В журналистику не пошла, тогда был кризис, сложно устроиться. Но то, чем я сейчас занимаюсь близко к журналистике. Я узнаю, пишу. Мне всегда нравилось все, что связано с юмором. В школе увлекалась КВН, все юмористические программы смотрела взахлеб.

Когда была на диализе, в баре на Щепкина 33, проходили технички женского стендапа – это выступления, когда тестируют шутки и лучшие отбирают для телевидения. Мы с подругами приезжали туда в дни, когда не было диализа. Технички спасали. Слушая девочек я отвлекалась от больниц и бесконечных анализов. Думала, что тоже могла бы так выступать.

Тот день, когда мне сообщили что нашелся донор, я помню очень хорошо. В клинику естественно ехала в шоке, но было ощущение, будто так все и должно быть.

Потом ждала, пока заберут на операцию и думала о совместимости с донором, о том, как поджелудочная переживет транспортировку и как странно будет уехать сейчас, если операцию отменят. Многие приезжают и уезжают, это нормально. Поджелудочная очень нежный орган, один из самых редко пересаживаемых, и его можно просто не довести, окисляется быстро.

После операции, я встретилась с преддепрессивным состоянием и посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Я не знала что делать со своей жизнью. На восстановление ушел год. Сейчас, я знакома слюдьми, которые не хотели выходить из дома, потому что боялись чем-то заразиться и заболеть. А я не могу сидеть на месте, надо бегать, потому что в тебе донорский орган, а ты со своей жизнью ничего не делаешь.

Однажды, я поругалась со своим парнем и на эмоциях впервые вышла на сцену. Три минуты жестких шуток про парня – зал был в истерике. После этого выступления все и понеслось. Я занимаюсь стендапом уже почти три года. У меня есть материал про инвалидность, про пересадку органов – я ее хорошо обшучиваю и хочу сдать в телевизор. Если получится, то в будущем я смогу что-то изменить в трансплантации – кто послушает меня, поймет, что пересадка – это не страшно, все в порядке.

Лет через десять, хотелось бы открыть фонд для психологической поддержки для людей в ожидании или после трансплантации. Я, как и многие, столкнулась с ПТСР, и никто не говорит, как тебе с этим жить. Ты же взрослый человек, нужно уметь справляться, а я вижу по окружению, что помощь нужна. Еще хотела бы помогать с квартирами Не у всех есть возможность жить недалеко от клиники, а это важно.

Больше всего я боюсь не успеть. Боюсь не выступить на большой арене, не увидеть Италию. Моя единственная почка может отказать через неделю, а может через двадцать лет. Такой прогноз. Очень помогает двигаться.